Шелковая радуга Хивы

Наши встречи с чужими деньгами бывают порой самыми неожиданными.
Однажды, в первые послевоенные годы, в Хиве на базаре я увидел бродячего фокусника.
Вокруг шумела пестрая толпа. Люди толклись, гомонили на разных языках и наречиях. Кому что надобно, кто что искал, постороннему нельзя было ни понять, ни угадать.
На восточные базары часто идут совсем не так, как мы привыкли идти в магазины.
Здесь, прежде чем что-то купить, даже если требуется только головка лука, человек не сразу идет к торговцам овощами. Он сперва обойдет все ряды, оглядится, приценится, Он посмотрит на горы оранжевой кураги, загорелого винограда гелин-бармак; помнет в руках лиловые листья душистой мяты, разложенной перед зеленщиком; понюхает стручки жаркого перца, вдохнет запахи шафрана и тмина; подержит, будто взвешивая, и звонко похлопает ладонями по гладкой коже увесистый арбуз; с видом знатока поговорит с продавцом о достоинствах знаменитых азиатских дынь. Он похвалит знакомые любому мальчишке вкусные андаляки; сравнит аромат душистой гуляби с медовой пряностью ширин-печак; сопоставит вкусовые качества дыни гурвак с достоинствами каракиз. Потом, обходя ряды, как не задер-живаться возле факира, как не попытаться угадать, из ка-рого рукава он достанет неожиданные предметы, особенно если рукава закатаны по самый локоть?

Остановился возле факира и я. А тот, надо сказать, работал удивительно весело и вдохновенно. Он улыбал-( я собравшимся вокруг него людям, всем своим видом показывая, что настоящая ловкость рук не боится строгого народного контроля, что можно дурачить самых оольших хитрецов даже на виду у товарища милиционера, пришедшего на базар из райотдела.
Оглядев зрителей, факир почему-то выбрал меня, подошел вплотную и протянул на ладони оранжевую гряпицу.
— Кара, мана. Смотри, вот....
Я взял шелковый лоскут в руки. Разглядел, что он с обеих сторон исписан арабской вязью. Но даже тогда не сразу понял, что держу в руках денежную купюру — столь необычна она была с виду.
Лишь значительно позже узнал, что в Хиве после революции обращались «шелковки» (шелковые деньги) — «хивинки». И это была одна из таких банкнот.
— Беш мын манат, — сказал факир, — пять тысяч рублей. Верно?
Я не встречал «шелковок» ранее и потому согласился, что вижу написанную на шелке цифру «5000».
Взяв у меня купюру, факир скатал ее в трубку, зажал в кулаке, сделал несколько пассов руками. Потом вдруг вскинул их вверх, тряхнул кулаками, будто сбивал воду, и разжал пустые ладони.
Затем он снова сжал кулак, сделал несколько движений и вдруг из маленькой щелочки между пальцами тал вытаскивать легкие платки — красный, синий, желтый, оранжевый...
С тех пор всякий раз, разглядывая удивительные деньги Хорезма, я невольно вспоминаю разноцветье шелковой радуги в руках факира на старом хивинском базаре.
Родились шелковые денежные знаки еще до революции в Хивинском ханстве. Это государственное образование располагалось в центре Средней Азии. С севера его естественным пределом служили воды Амуда-рьи. С юга граница по пескам Каракумов отделяла ханство от Закаспийской области Туркестанского края, с востока — от Бухарского эмирата. Население, не достигавшее и одного миллиона человек, сосредоточивалось в оазисах, где в достаточном количестве имелась пресная вода, — в Хиве, Ургенче, Ходжейли.
Город Хива — центр ханства — в те времена выглядел обычной среднеазиатской крепостью. Для путника, пересекавшего Каракумы, измученного жарой и превратностями нелегкого пути, Хива вырастала из раскаленного песка как мираж, залитый солнцем. Уже издалека виднелись в мареве раскаленного воздуха округлые купола мечетей, тонкие свечи минаретов. Они упирались в небо, чтобы голоса мулл, звавших правоверных на молитву, были слышны и самому аллаху.
В наружный город — Дишан-калу, обнесенный сплошной стеной, с разных сторон вели десять ворот. Как во всех средневековых городах, ворота эти имели собственные имена. Шихлар-дарбаза — Ворота шейхов, Гадайлар-дарбаза — Ворота нищих...
Самые красивые ворота, башни-вереи которых венчали голубые купола, открывали дорогу в Ургенч и назывались Кушан-дарбаза — Двойные.
Писатель В. Ян посетил Хиву в начале двадцатого века. Он оставил интересные путевые заметки о своих азиатских путешествиях.
«После того как русские войска в 1873 году вступили в Хиву, — сообщал писатель, — они убрали головы казненных, торчавшие на кольях перед ханским дворцом, освободили рабов и положили конец работорговле, прекратили деятельность множества разбойничьих шаек, нападавших на мирных земледельцев и грабивших караваны, и для населения Хивинского ханства наступила пора мирной жизни.
Номинально Хива оставалась под властью своих феодалов, но в ней появились представители русской администрации, военные, купечество, а кое-где — русские переселенцы. Сыновья богатых и знатных хивинцев отправлялись на учение в Петербург, хивинцы стали служить в русской армии.
Внешне облик Хивы мало чем изменился.
Ко времени моего приезда это был маленький грязный и пыльный город с лабиринтом узких кривых улочек, состоявших из одних стен, не имевших окон и выводивших на пустыри, базары и кладбища, окруженные осыпавшимися рвами и разваливавшимися глинобитными стенами с башнями и воротами.
В городе насчитывалось примерно десять тысяч жителей, десяток ханских дворцов, полсотни мечетей и медресе, несколько караван-сараев и множество базарных лавок, мастерских ремесленников, торговых складов».
В. Ян побывал в гостях у Сейида Мухаммеда Рахим-хана. Писатель оставил интересные заметки об этой встрече.
Хан жил во дворце, окруженном высокой стеной с башнями и воротами в них. Внутри крепости размещалось скопище одноэтажных домиков, соединенных лабиринтами переходов, с множеством дверей, возле которых стояли мрачные воины в восточных одеждах, со старинными винтовками и саблями.
Хан, принимая гостя, сидел на стопке квадратных верблюжьих кож, выделанных до мягкости замши. Они лежали на небольшом кубическом возвышении, походившем на стол, слепленный из глины.
Писателю объяснили, что стопка кож — настоящий трон потомка Чингисхана. Этот завоеватель не возил с собой трон в походы, хотя на родине имел золотой. Он считал, что истинный воин должен иметь сиденьем только потник седла. Выполняя завет Чингисхана, хан хивинский изображал, что «всегда готов выступить в поход для защиты родины и мусульманской веры». Впрочем, выродившиеся от безделья властители Хивы не могли к тому времени защитить даже себя.
Довелось Яну побывать и у наследника престола Ис-фендиара-тюря. Он сменил на троне Сейида Мухаммеда и через двадцать лет был зарезан на стопке тех самых верблюжьих кож, которые служили ему троном.
Узурпатором, свергшим Исфендиара, стал предводитель небольшого туркменского племени Курбан-Ма-мед. Собрав конный бандитский отряд, он поначалу грабил караваны, потом объявил себя Джунаид-ханом и двинулся на Хиву. Ему удалось взять город. Спасло положение хивинского хана вмешательство царских войск, которые изгнали Джунаида в пески и позволили Исфендиару остаться еще на некоторое время на троне.
Только после революции Джунаид спровоцировал убийство Исфендиара и посадил на его место марионетку — Сейид-Абдуллу.
Первые собственные денежные знаки в Хорезме — манаты — были выпущены именно при последнем правителе Хивы — Сейид-Абдулле. Это был человек ничтожный, мелкий, ко всему завзятый терьякеш — наркоман, пристрастившийся к употреблению опиума.
Тем, кто не знает арабской письменности и узбекского языка, манаты дадут немного информации. Единственное, что легко на них разобрать, — это номинал, который продублирован привычными для нас цифрами.
В феврале 1920 года в Хиве произошла революция. Хан Сейид-Абдулла отрекся от престола. Возникла Хорезмская Народная Советская Республика (ХНСР). Первые денежные знаки ХНСР — «шелковки» — подписаны председателем Совета народных назиров Хаджи Палваном Ниязом Юсуповым. Этот деятель был лидером партии младохивинцев, а до революции служил приказчиком у начальника ханской канцелярии — ди-ван-беги Хусаин-бека. Знал русский язык. По торговым делам посещал Москву, Петербург, Нижний Новгород. В результате политической борьбы и под влиянием внутренних интриг Юсупова переизбрали. Его место занял новый председатель Совета народных назиров — Ибнаминов.
13 сентября 1920 года правительства РСФСР и ХНСР подписали союзный договор. В нем объявлялось, что Россия считает уничтоженными все договоры и соглашения, которые были ранее навязаны царским правительством хивинскому хану. Обе республики договорились о предоставлении равных политических прав своим гражданам как на территории РСФСР, так и Хорезма. Россия брала на себя одностороннее обязательство оказывать помощь хивинскому народу в борьбе с неграмотностью, послать в ХНСР инструкторов, учебные пособия, литературу, наладить типографское дело. Россия также предоставила Хиве единовременную субсидию в размере 50 миллионов рублей.
Сегодня денежные знаки Хорезма сохранились в незначительном числе. Особенно мало их осталось в хорошем состоянии. Поэтому для начинающего коллекционера самое опасное — начинать знакомство с деньгами ХНСР, сопоставляя их с другими подобными. «Хи-винки» вряд ли выдержат сравнение, даже если разложить рядом примитивные выпуски соседней Бухарской республики.
Поэтому рассматривать «хивинки» стоит отдельно от всех прочих банкнот. Сравнения допустимы чуть позже, когда вы откроете для себя строгую стройность рисунка хорезмийских графиков, богатство художественного замысла, проступающее сквозь паутину ужас ной бедности изобразительных средств и убогости полиграфической базы. Да и откуда всему этому было взяться в стране нищей, отсталой?
О многом может рассказать и бумага денежных знаков. После того как иссякли запасы халатной шелковой ткани, на которой печатались первые выпуски хорез-мийских денег, назират финансов дал разрешение использовать кагаз — бумагу. А где было взять ее, столь привычную для нас — гладкую, прочную, хрустящую, да еще с водяными знаками? Такой в республике не имелось. Потому все, что попадало в типографию, шло в денежное производство. Некоторые купюры отпечатаны на бумаге верже — достаточно плотной, удобной для рисования. Ее отличают водяные знаки в виде тонких светлых линий — струн. Печатались деньги и на сероватой и желтой бумаге, удобной для заворачивания покупок. Наконец, в дело шли даже тетрадные листы, разлинованные в линейку.
Тем не менее стоит обратить внимание, с какой любовью и тщанием разрабатывали художники оформление знаков республики.
Ислам категорически запрещал рисовать живых существ. Строгость запрета подкреплялась страхом наказания. Считается, что в Судный день аллах призовет скульпторов и художников к ответу. И повелит каждому оживить свои творения. Конечно, этого никто сделать не сумеет. Тогда за самоуверенность и попытки соревноваться с аллахом все нарушители будут обречены на вечные муки. Хива издавна отличалась фанатичной строгостью властей в отношении соблюдений религиозных правил. Так, в Ташкенте, Бухаре, Фергане, Самарканде правоверным не возбранялось носить чалму по собственному усмотрению. А вот в Хиве следили за тем, чтобы этот головной убор надевали только служители культа. И денежные знаки, выходившие здесь, не должны были нарушать требований шариата. Именно поэтому в руках оформителей главным средством изобразительных решений стали алфавит и орнамент.
Обратим внимание на две из четырех приведенных выше арабесок, которые человеку непосвященному кажутся простыми декоративными деталями оформления купюр. На самом же деле — это тексты.
Во второй слева виньетке читается только левая часть рисунка, в третьей — правая. Поскольку композиция создана методом зеркальной развертки, то нечитаемая часть служит лишь для симметрии. Так художник-каллиграф сумел использовать для создания интересной композиции буквы арабского алфавита. Потребности в большом количестве знаков малых номиналов создавали трудности при их печати на малопроизводительном оборудовании. В результате возникали разновидности неожиданного характера. Например, на 25-рублевых купюрах 1922 года слово «рублей» на лицевой стороне набрано типографским шрифтом с использованием разного сочетания строчных и прописных букв. Это образовало такие варианты начертания слов: «рублей», «руБлей», «руБЛей» и «рубЛей». Много и других, часто забавных различий.
Найти и собрать все денежные знаки Хорезма — дело весьма непростое. Они утрачены, износились в работе, не привлекли внимания тех, у кого оставались. Зачем человеку, получившему в руки банкноту, прекрасно изданную на современной полиграфической машине, хранить купюры, отпечатанные на тетрадной бумаге?
А ведь все потому, что мы не умеем собирать и сберегать материальные свидетельства собственной истории и культуры — неважно, связаны ли они с радостными или мрачными страницами. Оглянемся вокруг себя и увидим — монументальные памятники ломают из-за идеологических разногласий, скульптуры, картины, книги уничтожают в силу низкой культуры и нетерпимости к чужой вере, чужим убеждениям.
В Республике Узбекистан, которую мы некогда называли «солнечной» и «братской», происходит ныне стирание всего, что связано с русской культурой. Рост национального самосознания определенные круги здесь увязывают не с расширением границ культурного общения, а с приверженностью тому, что напоминает о некоем историческом величии собственного народа. Так, идеалом, на который сегодня должен равняться узбек, стал кровавый завоеватель Тимур.
Конечно, выбирать для себя идеалы — дело самих узбеков, но придет время, когда кому-то станет стыдно, что в «солнечной» стране даже в музеях нет того исторического материала, который удалось собрать музеям, частным коллекционерам России и других стран. А ведь уже теперь «шелковки» Хивы на международном нумизматическом рынке идут не менее чем по 300 долларов за экземпляр. Что будет завтра?